‘Это было не пламя, а какое-то сияние. Окна вынесло вместе с рамами’
Мархонос Василий Степанович. 1947 года рождения. Работал водителем 45 лет. Во времена СССР иногда приходилось даже в Москву ездить. Был там несколько раз, на грузовой машине. Жил в городе, а когда родители умерли, перебрался сюда. Привык к сельской жизни. Огород, погреб. На рынок ездил в Гостомель …
— Вы ожидали, что будет полномасштабная война?
— Никак, абсолютно никак не готовился. Я сомневался. Ну, как? Как?! В голове не укладывалось. Вроде, всю жизнь говорили, что мы — братья. Даже не думал, что такое возможно. До последнего. Я с дочкой разговаривал, она на Оболони живет. Тогда непонятно было, нападет Россия или нет. Будет что-то или не будет. А уже 24-го вот там, по улице, в десять утра первый дом разбомбили. Пожарники наши приехали. А через день как началось по всему селу … Они через Ирпень переправлялись несколько раз, мосты подорвали: Гостомельский и наш бетонный. Стали делать понтонные переправы. Вокруг были солдаты, танки. Напротив [дома] метрах в трехста наши солдаты стояли. У меня колодец, они за водой приходили.
— Каким для вас было 24 февраля?
— Позвонила дочка, сказала, что война, наступление. А окончательно мы все увидели приблизительно в 12 часов, когда неподалеку взорвался первый снаряд. Люди выезжали, но у меня с ногой проблемы. Я инвалид первой группы. Куда мне больному ехать? У моего соседа погреб. Мы там, вроде, в безопасности были. Так и выжили. Мы знали, когда начинается их канонада, куда летят снаряды. По большей части лупили в сторону Пущи с Горенкой через лес. Приблизительно через полторы недели возле клуба наши поставили минометы или еще что-то. И они [россияне] как начали лупить … Сравняли все с землей аж до озера. Мы не могли никуда пойти, потому что было непонятно, что и где происходит. Трое наших побежали, а их убили. Страшно было. Но мы привыкли как-то. Уже знали, что и откуда летит.
— Что с вашим домом?
— Я пришел домой приготовить поесть. Тогда все и случилось. Я помню, как меня отшвырнуло на пол. Потом я пришел в себя и пополз в огород. И там возле сарая наблюдал за домом. Это было не пламя, а какое-то сияние. Двери вынесло вместе с рамами, окна. Все вылетело. Со временем я окончательно пришел в себя, смотрю, все пылает. Это были зажигательные снаряды или как там они называются. Еле выбрался. Жаль собаку, она тоже зашла в дом и не смогла выбраться, потому что была такая температура, что даже на расстоянии десяти метров невозможно было находиться. Она, правда, выскочила, но вся обгоревшая. Сутки прожила и на огороде я ее похоронил. Я поднялся, отошел метров на сто от сарая, потому что невозможно было там находиться.
Такая высокая температура была, что все в доме расплавилось. Наверно, какие-то температурные снаряды были. До сих пор тяжело все это понять. Это в конце марта было. Мой дом был разрушен последним. Меня спасло то, что я готовил в летней кухне в уголке. Там и сейчас видны следы осколков. Буквально в десяти сантиметрах от меня пролетели. Это ужас.
— Сколько домов разрушено в вашем поселке?
— Процентов 40 точно. В одни дом трижды попадали. В пилораму. Прилетали снаряды пока все не сгорело. Соседям тоже дважды не повезло. Сначала дом на две семьи разбомбили, а через три дня все пристройки, гараж, сарай.
— Были мародерства?
— Рассказывали, что мародерствовали. Говорят, парень пришел в магазин. А русские в магазин выстрелили, пробили дыру, чтобы внутрь зайти. Он тоже хотел зайти, так его чуть не убили. Магазин они полностью обчистили. Машинами подъезжали, чтобы все забрать. Но ходить и смотреть мы не стали. Слава богу, что они два километра до дома моего не дошли. Даже не знаю, что было бы.
— Что планируете делать дальше?
— Хоть бы помощь какую-то дали. Вот моя летняя кухня. Я собираю железные листы, латаю поврежденную крышу, чтобы дождь не заливал. Дай бог, чтобы все это закончилось поскорее. Планов много. Хочется сделать что-то, чтобы жить можно было более или менее нормально. Дом отстроить. Летом еще можно жить, когда есть свет, включаю обогреватель. Когда температура плюсовая — более или менее. Волонтеры помогают.
— Изменилось ли ваше отношение к русским?
— Ох, много слов можно сказать. Это нелюди! Такое ощущение, что Украина для них как заноза, которая мешает. Они не считают украинцев людьми. Еще двадцать лет назад началась их пропаганда. Нет у меня для них цензурных слов. Это звери, а не люди. Когда видишь, что они сделали с нами … У меня знакомые в Буче, Ирпене …. Изменить отношение к ним теперь невозможно. Я думаю, тысячелетие пройдет, а оно не изменится.