‘Я не привык к тому, что в храме 4 гроба с бойцами’, — священник Виктор Маринчак

Отец Виктор — легендарный человек в Харькове. Преподавая на кафедре русского языка с 1968-го года, в 1991-м он внезапно стал священником едва ли не единственного проукраинского храма в Харькове, который не давал покоя Московскому патриархату.

В здании с неординарной историей выбило стекла, когда снаряды падали рядом. “Но стены не шелохнулись”, — говорит отец Виктор, вспоминая, что не испытывал тогда страха, как и его прихожане.

Далее — прямая речь Виктора Маринчака о контроле эмоций, его личном искуплении, способности церкви к реформированию, достоинстве и свободе.

Мы просыпались каждое утро в марте от автоматных очередей, и было ясно, что это чрезвычайное положение. Но это не пошатнуло наших основ. А когда пришло первое известие о Буче и Ирпене…

Безусловно, сложно. Я думаю, что сложность будет продолжаться до конца этой войны, а потом будет новая сложность. Мы обречены либо на погибель, либо на победу. Погибели мы не допустим, поэтому — будет победа. Но проблематичность очень велика…

Накапливается опыт утрат, горечь. Ты к чему-то привыкаешь и что-то становится статистикой. Это ужасные вещи. Но они происходят. Мы не должны закрывать на это глаза. Мы должны смотреть прямо себе в душу с пониманием того, что там не может быть все в порядке. Ибо на самом деле главная мишень нашего врага — это наша душа. И у нас там не все хорошо.

Я задавал вопрос — тот самый вопрос, который я услышал много лет назад, от мальчика, на глазах которого погибла его мать. “Где был твой Бог?”. Я задаю вопрос сам себе. Где был Бог, когда происходило то, что происходило в Буче, в Ирпене, в Изюме, в Балаклее, в тех же Циркунах? Где был твой Бог? У меня нет ответа. Простого, не спекулятивного ответа. Нет.

Дело в том, как эти факты влияют на твою душу. У меня они подорвали основы моего рационального мировоззрения. Мое рациональное мировоззрение основывалось на заповедях, само собой разумеется. Это мировоззрение — гуманистическое. Это мировоззрение, направленное на личность, на человека — как центр Вселенной. На человека с его достоинством. Его любовью. С его правами, с его творчеством, с вдохновением. Это то мировоззрение, которое нам подарил Иисус Христос. И это мировоззрение предполагало каким-то образом, что со временем люди более гуманно будут относиться друг к другу. Что какие-то правила и права начинают действовать. Никаких правил. Никаких прав. Ничто не работает в мире, в котором правит империя зла.

Эмоции

Как-то 20 лет назад один врач посмотрел на показатели моего давления и говорит: “Почему у тебя нижнее давление такое высокое?” Потом подумал и говорит: “А, адреналин!” У меня адреналин каждый день.

Мы повенчали здесь человека. Воина. А потом его хоронили. У меня семья знакомая по соседству живет — все 32 года, что я здесь служу. Я похоронил прадеда, прабабушку, деда и внука — восемнадцатилетнего парня. Я знаю семью. Я себе не позволяю так просто поплакать. В тот раз я не выдержал. Я обнял его бабушку, мы постояли несколько минут и поплакали прямо на кладбище. А потом я уже начал отпевать.

Я и десятой части не рассказываю никому о том, в чем имею опыт. Потому что на мне благодать священства, она помогает нести этот крест. А у людей нет благодати священства, их ничто не защищает. Я почувствовал это в свое время, как тебя защищает благодать священства. Это не слова, это реальность, с которой я имею дело.

На похоронах я единственный человек, который должен сохранить спокойствие от начала до конца. Владеть собой и владеть ситуацией. Опять же, это не отсутствие эмоций, это способность погасить негативные, разрушительные эмоции; это очень важно. А вот полезные эмоции я в себе, наоборот, культивирую. Я сегодня здесь крестил дважды: такие светлые впечатления, такая чистая и легкая радость. Эмоции появляются. То есть дело не в том, что мы теряем эмоции… Я не привык хоронить людей. Не привык к тому, что здесь стоит четыре гроба, — у нас был такой случай с бойцами. И у одного из них стоит моя давняя знакомая. Тридцать лет ее знаю, а в гробу лежит ее родственник. Все это просто так пережить невозможно. Овладеть собой — возможно, сохранять спокойствие — возможно.

Я считаю, например, что признаком верующего человека является равновесие и безосновательная, подчеркиваю — безосновательная уверенность в том, что все будет как надо. Я не знаю хорошо или плохо — как надо. Должным образом. По воле Божьей. А я ее принимаю полностью, безоговорочно. И мне нечего бояться. И тем полезны кризисные ситуации, надо признать. Ибо они учат молиться и учат искать жизнеутверждающие установки. Это очень важно.

Искупление

Я — коллаборант. Да, не совсем активный, тем не менее. Потому что, правду сказать, в области образования и культуры невозможно было жить не коллаборантом. Я проработал в образовании с 1968 года. Вы же понимаете, что больше двадцати лет в образовании — это серьезно. И вот моя дальнейшая жизнь — это способ каким-то образом отработать, изменить свое отношение, свою установку, свое поведение. И жить несколько иначе. Не так, как я жил в советское время. Вот почему я стал священником. Я должен был каким-то образом искупить свою вину.

Для меня это индивидуалистическое, персоналистическое в христианстве было невероятно близким. Я понимаю, что христианство обращается не к массе, оно обращается к каждому лично. И ищет способ спасения каждой личности. Она, может, провинилась в чем-то, ошиблась; она, может быть, упала — ей нужно помочь подняться и изменить свою жизнь. Ей нужно помочь обратиться.

Реформа

Дело в том, что есть церкви новейшие, протестантские, которые реформируются с очень большой скоростью. Это их особенность. Они новые. У них нет 2000-летней истории. И на них эта история не давит. А у нас есть 2000-летняя история. Мы не торопимся. Мы не спешим реформироваться.

Наши реформы должны быть связаны с нашим социальным служением в первую очередь. Сейчас у нас в храме на каждой службе по несколько молодых капелланов. Перед которыми стоит чрезвычайная задача. Которые каждый день видят тех, кто идет в бой. И им нужно их выслушать, исповедовать и помолиться за них. И отпеть кого-то. И быть рядом душой. И дать возможность опереться на того же священника, как на источник какой-то духовной силы. Это нужно.

Христианство — самая трагическая религия в мире, в которой предусмотрена гибель всего наилучшего. Как один Богослов написал о нашем поражении: “Христиане обречены на поражение, потому что они не могут применять все средства, они перебирают средствами”. История нашей церкви — это история гонений на протяжении двух тысяч лет. Мы еще недавно были в состоянии гонимой церкви, так или иначе. И потому удивляться, что большинство святых у нас мученики, нам не приходится.

Достоинство

Знаете, в основах современного общества с его тяготением к правам человека, к верховенству права, к тому, чтобы уважать человеческую свободу и достоинство, — лежит христианский взгляд на жизнь, христианский взгляд на человека. И таким образом я, например, пойдя на Майдан в первые дни декабря 2013 года — пошел не как гражданский. Меня попросили прийти как должно — священником. Я пришел и объяснил, что наши требования свободы и достоинства являются, безусловно, христианскими требованиями.

Надо идти до конца, сохраняя свободу и достоинство. Я думаю, что в этом состоит смысл и цель человеческого существования. Быть образом Божьим. Бог есть любовь. Бог есть свет, Бог есть свобода, Бог есть правда, например. Так будь им — носителем свободы, света, правды, любви. Неси это, утверждай это. Что тебе еще нужно?

Вы знаете, когда умирает человек, перечень его публикаций, достижений или грамот никого не интересует. Все вспоминают человека и его образ. Он должен быть светлым. Потому что это главное.

Я могу сказать, что на грани жизни и смерти я видел много людей чрезвычайного достоинства. И удивительного света. И это меня вдохновляет. Это приносит мне радость и покой, какую-то уверенность дает. Потому что, оказывается, это возможно до самого конца. Это и есть то, что я себе программирую. А формы деятельности — это уже более прикладной аспект.