‘Если не вкладывать в искусство, можем проиграть снова’, — Матвей Вайсберг
Почему вам важна книга Голоса войны. Мариуполь?
Эта книга важна для меня как для человека, украинца, потому что история с Мариуполем — это наша общая история. Она очень болезненная. Я понимаю, что мы не можем реагировать, как, собственно, реагировали находившиеся там люди. Но все же я помню свою реакцию на эти события. Так случилось, что я делал целую серию “Тонкая красная линия”, которую посвятил событиям в Мариуполе. С 24 февраля постоянно что-нибудь случается. Мне кажется, это мой маленький вклад в общее дело. Я видел людей, голоса которых озвучили в этой книге, читал. Это довольно страшно.
Насколько война повлияла на ваше творчество?
Война в целом повлияла на мое творчество. Я начал рисовать с начала марта прошлого года, сразу. Не у всех так получалось. Потому что у людей разные нервные системы. Я свою уже просто знаю с 2014-го года, у меня был такой опыт, когда я рисовал “Стену”, стену Майдана. Я просто начал рисовать. И просто спасался этим. “Дорожным дневником” своим спасался. А с другой стороны, мне показалось, что эти мои работы люди ждали. Это было важно для кого-то, мне потом об этом говорили. Работа была нервная: каждый день я рисовал что-то, и даже если это были деревья, то все равно было о войне.
Мне кажется, я не помню таких объемов ни работы, ни, тем более, выставочной деятельности, как за эти 512-513 дней. Какой-то деятельности аукционной, благотворительной и так далее. Разве что, может быть, в юности. Даже такие удивительные вещи случались, например, как выставка того же “Дневника” в Гааге, в министерстве юстиции. Много чего, все не перечислишь сейчас. Сделал огромные муралы в Бабьем Яру. Может, видели, не знаю. Ангел ВСУ, Минора и так далее. Несколько книг вышло. “Дорожный дневник”, вот ваша книга вышла. Должна выйти еще какая-то книга. Что-то используется — значит, я нужен, я полезен. Очевидно, что почти все такие вещи делаются на волонтерских началах.
Была также очень своеобразная выставка на Венецианской биеннале в составе “художников, которые рисуют после 24 февраля”. Как правило, участие в нем — это такой закрытый клуб, я туда и не лез. А это тоже было о войне и о наших событиях.
Художники действительно по-разному реагируют на драматические события. Некоторые впадают во фрустрацию…
Ну, я вам скажу, что здесь нельзя никого обвинять. Нервные системы у всех разные. Есть люди, которые просто ушли воевать. Как художники, так и другие: художник такой же человек, такой же мужчина или женщина как все. Есть люди, которые просто занимались какой-то чисто волонтерской работой. А есть люди, которые начали рисовать, и это нормально. Мои друзья и я, еще кто-то.
В начале это была работа каждый день. Сейчас я уже немного позволяю себе [отдохнуть]. Это и физическая усталость после этих огромных муралов, 120 м² все же, за 8 или 10 дней. Я никогда не думал, что буду делать такое. Мы вместе с моим литовским другом, который привез выставку “Путешествия Моисея”, выставлялись в Бабьем Яру. Если не ошибаюсь, это была первая международная выставка с 24 февраля в том смысле, что “к нам привезли”.
Была еще такая серия, я забыл о ней сказать, “Караван”. Посвящена каравану зерновому, хлебному. Я уехал в Одессу, не думал вообще рисовать море, с бодуна я его буду рисовать, война же. Вдруг я увидел на горизонте корабли. И совсем другая история с этим “Караваном” тогда вышла. Может, я его как-то еще продолжу, сейчас это особо актуально.
Какие работы украинских художников за время войны вас лично поразили? Если такие есть.
Есть такие, это работы моих друзей-художников. Ахри Аджинжала работы. Елены Предуваловой. Алексея Аполлонова. Севы Шарко. Много работ, перечислить сложно, многие люди работают над этим. Катя Лисова — вообще открытие, человек делает очень интересные вещи.
Славик Шерешевский очень многое о войне рисует. Там очень сильные работы. Они немного ироничные: работа, как он смотрит на тонущий крейсер “Москва”. Причем, крейсер на тот момент еще не утонул. Ну я его утонувшим еще раньше нарисовал в своем “Дорожном дневнике”.
Отдельно хочу сказать о работах Саши Животкова. Очень сильные работы. Это какая-то авторская техника, я даже не знаю, как назвать, — скульптура, живопись. Сильная и, я бы сказал, пронзительная была выставка в Украинском доме.
Какая ваша работа была наиболее эмоционально изнурительной за это время?
Наверное, “Дорожный дневник”, потому что я поставил себе задачу каждый день рисовать небольшую картинку — они все формата А4. Надо было реагировать на эти состояния. А что на них реагировать, если я находился в этом состоянии? Это была огромная и, мне кажется, очень важная работа. Для меня, возможно, самая важная.
Вообще, трудно выделить что-то, потому что сейчас, когда рисуешь, это такое предельное истощение. Ибо все должно быть по-честному. В такие времена вполсилы что-то делать просто не получится.
Сейчас много разговоров о том, что государство выделяет 28 млн. грн. на замену серпа с молотом на Родине-Матери на трезуб, за что проголосовали украинцы в Дие. Как вы относитесь к такому решению?
Нормально отношусь, что она должна стоять с серпом и молотом? Это очень смешная история с этой, как мы ее называли, бабой. Но знаете, это как на Майдане те ужасные сооружения, которые поставил Омельченко: они стали историей после того, как был, собственно, Майдан. Сейчас новый хайп, кажется, вчера или позавчера начался в отношении одесского музея. Что нужно покупать дроны, а не вкладывать в музеи. Ну, это очевидно, что нужно покупать дроны. Но и вкладывать во что-то, если есть такая возможность, в искусство, — тоже надо. Потому что мы можем проиграть снова.
“Наша культура апроприирована Россией”
Страна-агрессор не зря сотни, десятки миллионов долларов средств тратит на все это. Я видел эти их выставки, ужасные. Я не могу слышать такое словосочетание, как “русский авангард”. Это апроприированная вообще-то вещь. А у нас есть вещи… Во-первых, Малевич — наш, как бы там ни было. Во-вторых, такое явление, как Бойчукизм и так далее — это мировые явления, в это нужно вкладывать деньги. Как, кстати, и в современную культуру. Потому что сейчас в музеи начали приглашать разные западные институции. Например, Лувр пригласил музей Ханенко, они повезли икону византийскую. И ничего бы не было плохого, если бы они вместе с византийской иконой привезли современных украинских авторов. Я говорю это, как человек заинтересованный, во-первых. А во-вторых, так делается во всем мире. Я видел много таких выставок. Чтобы показать, что есть связь времен. Что это современная культура, что это культура, имеющая какую-то традицию и так на деле. И она действительно достойна того, чтобы ее показывать сейчас в мире. Это очевидно, даже исходя из моего небольшого опыта.
Знаете, выставка в Гааге или где-нибудь еще. Когда мою “Стену” показывали в польском Сейме. Это работает. И государство должно об этом заботиться. Но, к сожалению, у нас нет такой традиции. Я не хочу на персоналии переходить, неблагодарное дело. Хотя я знаю, о чем говорю. Просто не понимают, зачем это нужно. А это — нужно. Это вход в другой клуб. Весь мир ездит по выставкам, весь мир смотрит роботы. Там отношение к людям, любящим или занимающимся искусством, другое. И Украина перестанет, уже перестает, быть шароварной страной, эстрадной или какой-то еще. Наконец Украина начала существовать как культурный субъект в мире, и это нужно поддерживать государству на государственном уровне.
Вы каждый день ходите по этим улицам. Как художника, не раздражает ли вас городское пространство?
В этой мастерской двадцать лет я рисовал небо. Двадцать лет через окно я рисовал небо, можете посмотреть, что там сейчас. Я не знаю, будут ли заселены те дома. Отсюда была видна София Киевская. Это просто какое-то ужасное строительство, я думаю, оно продолжается еще от Советской власти, но не в таком объеме. Особенно этим отличился покойный мэр Омельченко, не покойный мэр Леня Космос [Леонид Черновецкий]. Ну, Леня Космос просто пришел уже как мародер. Омельченко все сделал, построил эту пирамиду. И сейчас это продолжается.
Что я могу сказать… Если вы спрашиваете о таких вещах, я участвовал во многих акциях, но нам, очевидно, ничего не удалось спасти. Ни рынок Сенный, ни художественную мастерскую на Андреевском спуске и так далее. Они все жадные. Как говорят в Одессе, жадность — мать всех пороков.
У журнала Esquire была такая рубрика “Правила жизни”. Какие правила жизни Матвея Вайсберга?
У меня есть несколько принципов.
Это правила жизни?
Наверное, да. Скажем, я никогда себя не предлагаю, я уже говорил. Никогда. Но второй принцип немного противоречит первому — от предложений не бегаю. Не предлагаю, но от предложений не бегаю. Делай то, что ты можешь делать, и живи как живешь. По возможности как-то правильно живи, поступай правильно. Какие еще могут быть правила?
Знаете, есть такая басня, как два еврейских мудреца встретились, это, кажется, примерно VII век. И один другому говорит: “Объясни мне суть иудаизма, пока я стою на одной ноге”. Я не верующий человек, я сразу говорю. Он говорит: “Легко! Не делай другому то, чего бы ты не хотел, чтобы делали тебе”. Все. Такое правило. Основное.
Книгу “Голоса войны. Мариуполь” с картинами Матвея Вайсберга и фотографиями Евгения Сосновского можно приобрести в Книжном магазине Е и непосредственно в Харьковской правозащитной группе.