Дорога в один конец, назад — расстрел
В Афгане он воевал, позывной — “Узбек”. Говорил: “Я если напьюсь, то могу и своего убить, не то что гражданского”. В Богдановке пехота была. Они и пили, и избивали людей, и насиловали. У нас в большинстве своем танкисты были. Попадались противные, попадались моложе меня (мне 23 года). Сопляки безграмотные. Спрашивали “что это у вас за город”, хотя Дымерка — это село.
Могли ли вы представить, что будет полномасштабная война?
У меня были такие сомнения, разные варианты рассматривал. Но когда это все произошло, когда проснулся утром от взрывов… Мне за неделю до этого приснилось, что нас начали бомбить. А спустя неделю сон стал явью. Вроде как страшный сон, а проснуться не можешь.
Каким для вас был первый день войны?
Проснулся, машины ездят, суматоха какая-то, ничего в новостях не говорят… Что делать? Никто ничего не знает. Паниковал, сидел дома, мониторил новости. Я незадолго до этого уволился по личным обстоятельствам.
Об эвакуации задумывались?
Нет. Был уверен, что все будет хорошо и сюда они никак не дойдут.
Что было потом?
Разочарование. Шестого марта все ближе и ближе слышались перестрелки, взрывы. Но я смотрел местные новости в телеграмме: все нормально, идет зачистка, работает ВСУ, все будет хорошо. Ну и я такой смотрю с балкона: слышно, но не видно. Думаю, нормально все. Тревожный чемоданчик собирать не стал. И тут восьмого марта в два часа началось! Слышны были уже не только перестрелки, а грохот едущей колонны танков. Я сижу на балконе, смотрю, звоню куму. Говорю: “Кум, беги! Все пропало! Прячься в погреб”. Кум говорит: “Да не шути”. Я говорю: “Все, я уже прячусь в погреб”. Потом пишу отцу: “Прячься!” Маме тоже: “Беги, прячься”. И шмыгнул в погреб. Бабушка хотела бежать в лес, но уже времени не было: пока она доковыляет туда. Я говорю, лес — это вообще не вариант. Потому что не знаешь, куда идти. Спрятались мы в погреб. Там у нас, конечно, ничего не оборудовано. Один стул и еще один пластиковый. Но россияне меня заставили вылезти из погреба. Эксплуатировали в своих целях. Тогда я насчитал бронетехники около 50 единиц. Так оно и оказалось впоследствии.
Основная их масса была в лесочке, за остановкой. А так они прятались возле домов. Заскочили мы в погреб, потом к нам подтянулись соседи из того дома, что разбомблен полностью. Дядя Петр, его жена и теща. И еще из этого дома бабушка с внучкой были. Мы надеялись, что они проедут, не задержатся надолго: восьмого марта они заехали и поперли на Скибин. Но девятого марта им дали жару, они вернулись назад и уже начали закрепляться.
Мы сидели в погребе до девятого числа. Боялись, конечно же. Мы думали, только в кино такое бывает, а оно все наяву творилось. Слышим, в наш дом врываются: не могут выбить дверь, выбивают окна.
Похозяйничали хорошо, скажем так. Ну а им что? У них основная потребность была — это обувь, трусы, носки, шапки, куртки. У меня было четыре пары обуви: кроссовки хорошие. Они все это забрали и ворвались в погреб. Сначала постучали и спросили, есть ли кто живой. Мы не ответили, потому что боялись. Потом уже нагло вошли. Смотрю, солдатик в моей шапке, в моих кроссовках, думаю: “О-о-о, я уже без кроссовок остался”. Мы руки подняли, они нас проверили, посчитали количество людей и ушли. Телефоны они забирали: если находили, сразу забирали. Боялись, что по телефону могут местоположение вычислить и прилетит мина.
Как они вас эксплуатировали?
Это было 12 или 13 марта, я хотел тогда все записывать в блокнот, но как-то не до того было. Они увидели, что есть трактор, МАЗ, самосвал. Самосвал они не завели, потому что там аккумулятор сел, а мой трактор им понадобился. Они сначала хотели самостоятельно его завести, но не получилось.
Вытащили меня погреба, сказали, что у меня вариантов нет. Или “да”, или — смерть.
Пришлось заводить трактор, запускать и делать то, что они скажут. Им нужен был шлакоблок, они загораживали окна в домах — там, где у них были штабы. Вся деревня делилась на сектора, в каждом секторе был свой командир. Определенное количество людей и командир. И вот возил я этот кирпич со своего двора, а у бабушки слезы на глазах, потому что свой материал вывозил. Загораживали окна этим кирпичом. Металл у нас был подготовлен для ремонта кузова самосвала, они его для блиндажей использовали.
Машина ехала, так они людей расстреляли. Там были муж, жена, теща и собаки. Ко мне приезжал брат этого погибшего, говорил, что они из Новой Богдановки. Его жена настроила, что нужно уезжать. Он знал, что ни в коем случае нельзя, но послушал жену и попер по встречной полосе, потому что развернуться было невозможно. Они поехали по встречке, а их тупо расстреляли. Муж погиб. У жены все хорошо, а вот теще прострелили руку... Где-то на четвертый день моей эксплуатации я отвез металл, а потом россияне попросили меня отвезти того мужчину на кладбище. Мы его загрузили, а у меня мечта была — увидеть село.
Я как село увидел, чуть не потерял сознание. Сильно плакал по тому мужчине и селу. Это был ужас. Сплошные развалины.
А они меня спрашивают: “А это что, твой брат, что ты так плачешь?” Говорю: “Нет, не мой брат, просто живой человек без оружия, без ничего. Мог быть мой брат, какая разница? Зачем вы убили человека без оружия? Гражданского!” — “Мы стреляли по колесам”. — “Я видел, что стреляли в упор, в лобовое стекло”. — “Ну так получилось, мы нечаянно”. То есть им убить человека — это по приколу, наверное, было. Отвезли мы его на кладбище, доехать не успели, а тут обстрел. Они меня потащили за остановку в конце Залесья, в лесок. Тогда я увидел то количество техники, которое там было. У меня вообще надежды на то, что все это скоро закончится, не было. Я думал, это надолго затянется: не на недели, на месяцы оккупации. Потом обстрел закончился, мы похоронили того мужчину. Я говорю: “Нужно было хоть номер от автомобиля взять и положить рядом, чтобы хоть по номеру как-нибудь определить потом”. Они говорят: “Ну ты же его знаешь, видел, разберетесь как-нибудь”. Вот так похоронили и все.
Как и когда вам удалось эвакуироваться?
Двадцать первого числа мы уехали. С двоюродным братом, он живет через дорогу, у нас была возможность ходить друг к другу. Пообщаться, увидеться. Ну и более или менее уже разговорились с этими солдатами, нашлись среди них адекватные. У брата была возможность зарядить телефон, он смог выйти на связь, чтобы получить сообщение. Ему сообщение поступило от ГСЧС, что будет эвакуация такого-то числа, в такое-то время. Но о Залесье информации не было, никаких коридоров. Пришлось самим выезжать. Договорились с солдатами.
Они сказали, у вас пять минут на сборы и дорога в один конец, назад — мы вас расстреляем.
Ну и все, а что ж поделаешь… Терять было нечего. Дом разрушен, все имущество разрушено. Важна была только жизнь.
Дом еще не сожжен был, но разрушен. Как раз в тот день, когда мы эвакуировались, все сгорело. Я бабушкину машину выгоняю, она побита обломками, но на ходу. Бабушка давай туда кур загружать, потому что это мои курочки… Я говорю: “Сдались вам эти курочки? Жизнь нужно спасать!” А она — нет! В итоге нашли компромисс: я курочек тех выбросил из машины. Выгнал машину и все.
Нам в принципе несложно было уехать, в том плане, что не была перерыта дорога. А вот моему двоюродному брату не так повезло: там стоял танк, они [россияне] такого нарыли... Пришлось еще с лопатами минут 20 раскапывать ему выезд. Я “Славутой” своей его тянул, едва вытащил. Поехали мы с белыми флагами, на капоте, с надписями: “гражданские”, “дети”. Поехали в направлении Богдановки, в центр. В центре Богдановки формировалась колонна. Увидели людей, поняли, что мы не одни такие.
И вот, когда люди уже стояли в колонне, русские солдаты с демонстративным видом “мы тут хозяева”, на танках возле машин гоняли. Бросали под ноги шумовые гранаты, катались на чьих-то мопедах, на тракторах.
Все что хотели, то и забрали. А у кого была надпись “дети” на машине, тем детям раздавали конфеты, украденные из соседнего магазина. Вот такие они. Из Богдановки мы поехали на Рудню, затем Семиполки и через Летковское лесничество, через Летки, Погребы, Зазимье, Киевскую птицефабрику выехали в Бровары. Кто хотел на Киев — ехали на Киев. Я завез в Бровары соседей, встретился с братом, и мы поехали к нему в Киев. Где-то две недели я пожил у него, а потом, когда появилась первая возможность попасть в деревню, вернулся сюда.
Что происходило в Залесье после освобождения?
Дом сожжен, собачки живы, слава Богу. Хаос сплошной. Где-то 80 процентов домов разрушено, нет ни одного дома, который не побит осколками. Дом визуально цел, но когда подземный переход взорвался, от ударной волны и мощного взрыва произошла деформация. То есть с виду, кажется, что дом цел, но... Было много сюрпризов: растяжек, заминировано многое было. Находиться здесь было небезопасно, но я осторожно ходил.
Что с вашим имуществом?
Крыша полностью разрушена. Кухня: там, где было панельное перекрытие, уцелела. Там, где его не было, все сгорело. В соседнем доме был выход на второй этаж, там все сгорело-перегорело, поэтому теперь страдаем мы. Есть вероятность, что дом рухнет.
Что планируете делать дальше?
Планы? Чтобы была нормальная работа, нормальная зарплата. Дай Бог своими силами все привести в то состояние, как оно было, а может и лучше. И война чтобы закончилась.
Изменилось ли ваше отношение к россиянам?
Конечно, я до этого знал, что они такие… Когда пообщался с ними лицом к лицу, понял, что они оторваны от реальности. Они вот здесь, уже в Украине, в селе Залесье мне рассказывают о каких-то бандеровцах и нацистах. Говорю: “Вы сошли с ума? Бандеровцев у нас нет! Вы же уже видите все сами воочию”. — “Нет, вот мы найдем бандеровцев, нацистов и их накажем”. Говорю: “Ну ищите”. Это ж настолько их съела эта пропаганда, что они вообще ничего не понимают. Как будто им задали программу, а они ее выполняют — бандеровцы, нацисты… И все. Бестолковые люди.