‘Дорогами идешь — а там снаряды, как тюльпаны из земли торчат’

Я — Корнийчук Ирина Васильевна. Я из Луганской области, из города Лисичанск. Я и родом из Лисичанска. Сюда мы приехали в эвакуацию с детьми еще в апреле и пока остались здесь.

Как развивались события 2014 года в вашем регионе?

В 2014 году мы обошлись легким испугом. Если сравнивать то, что было тогда и теперь, это — легкий испуг. В 2014-м нам тоже пришлось выехать: мы уехали, потому что надо было досматривать лежачую бабушку. На территории РФ. Сделали временные паспорта переселенцев. Никакой помощи не получали, сами искали работу. В России на работу не сильно хотели брать, потому что на нас был большой налог. Жилье сами искали. Как-то выжили и вернулись в Украину. Родили сыночка. А рано утром 24-го февраля услышали сильные взрывы.

Вы были свидетелем обстрелов вашего региона в 2014-м году?

Обстрелы были. У нас рядом поселок, домов 15-ть разбили. Наши знакомые погибли, правда, не на наших глазах. Мы уже утром об этом узнали.

Как война 2022-го года ворвалась в вашу жизнь?

Я этого не ожидала. У нас на работе одна женщина все время с паспортом ходила и говорила: “Вот, скоро будет война”. А я отвечала: “Да ты что”, еще и смеялась над ней. 24-го февраля я шла на работу, было шесть утра — и тут как загрохочет! Я до работы добежала и думаю, а как домой возвращаться? Нет ни людей, ни маршруток. Тут и обстрел начался. Нас тогда не трогали, били по Северодонецку, под Северодонецком.

Потом и до нас добрались, мы же рядом: Лисичанск от Северодонецка через речку. А потом началось… С 24-го февраля мы с ребенком перебрались в подвал, там и жили.

У вас возникали сложности с доступом к продуктам питания?

Я ходила за гуманитаркой, а старшие дети за малым присматривали. И муж так делал. Так мы и жили: бегали, добывали еду. Сначала с продуктами было сложно. Приходишь в магазин, наличных нет, деньги на карте. Ты приходишь, а там нечего брать. Только лавровый лист остался или еще что бесполезное. Потом магазины начали работать. Мы покупали хлеб: буханка 30 гривен стоила. Мука была страшная: серая, вонючая, как овсяные хлопья, а стоила от 35 до 50 гривен. Но у нас был знакомый, он на себя работал, торговал продуктами, овощами. Муж пошел ему помогать, потому что никто не хотел работать. А мой муж согласился.

Они выезжали утром рано под обстрелами. Знакомый заезжал за мужем и они ехали торговать. Муж получал деньги, а потом у него же покупал продукты. Со временем стали привозить продукты в школу. Тоже ажиотаж был. Давали жменьку цикория, кусок хлеба. Я сначала даже не ходила. А потом нам окорочка давали. Мне как многодетной матери — аж пять окорочков. Одиноким людям и семьям из двух-трех людей — по три окорочка выдавали.

Ваш дом пострадал в результате вражеских обстрелов?

Было 3-е апреля, муж едва уговорил нас пойти домой: умыться, искупаться, поесть. Еще свет был. Мы искупались, такая тишина была. Даже мобильная связь еще ловила, я сестре позвонила. Спрашиваю: “Как вы там, до дома дошли?” Она говорит: “Да, мы дома”. Я в ответ: “Спасибо, хоть сегодня дали помыться”. Утром проснулись, погода тихая-тихая была и какая-то странная тишина. Мы думали, еще немного отдохнем. Потом я встала, взяла малого, пошла на кухню. А у нас кухня без окна, мы ее так перестроили.

Вдруг слышим — все затряслось! Так трещало, такой грохот стоял, казалось, крыша с дома слетит.

Забежали мы на кухню, перестояли там, а потом муж нас в коридор отправил. Тогда у нас вылетели окна, рамы выкрутило. Повредило крышу, пробило водопровод: все трубы разорвало. Как стихло, муж нас снова отвел в подвал. Там мы и сидели после этого.

Когда пошел снег, стены покрылись льдом. Тогда мы договорились с людьми, которые выехали, попросились у них пожить. Они жили рядом с бомбоубежищем. Хотели пересидеть у них какое-то время, ребенок же маленький, четыре с половиной года. Это ему уже здесь пять исполнилось, мы успели выехать до его дня рождения.

Рядом сарай был, а за ним как начались взрывы. Пока терпимо было, мы сидели в доме. А когда слишком громко бахало, ждали паузу и сразу бежали в подвал. Так нам было ближе.

Вы были свидетелем разрушения гражданских объектов?

Был такой день, когда я пошла помогать людям, у которых работал мой муж. Муж остался дома с детьми, а потом пошел в школу за гуманитаркой. И как раз начались сильные прилеты, кому-то даже ногу повредило. Люди сразу ринулись к школе, но их никто не впустил, поэтому, они разбежались кто куда.

Мы тогда тоже испугались: хоть оно не к нам летело, но звук был страшный. Мы побежали, у нас рядом со школой садик был. Я встала за забором: то ли от страха, то ли… А там такой забор — весь решетчатый. Я стою и над собой смеюсь: “Ох, надежно ты спряталась”.

Тогда прилетело возле окон моей сестры. Точно не скажу, но в метрах пяти от ее окон. Стекла выбило.

Мои старшие дети были у сестры. Она жила на первом этаже, а мы — на втором, поэтому, думали, пусть лучше у нее дети побудут. Если что, смогут в подъезде спрятаться. Дети мои чудом остались живы — их тогда пес спас: он подорвался и как пустился наутек, а они за ним следом. Так и выжили.

А я ж пошла помогать лук перебирать. Уже время домой возвращаться, а оно гремит и гремит. Я прислушиваюсь, вроде, не возле нас. Кинулась домой, а тут как началось… У знакомой в дом попала ракета. Пока я шла вдоль школы, возле школы что-то упало, там тоже знатно все повредило…

Разрушения я видела, наблюдала за Северодонецком с близкого расстояния. Там все взрывалось. А возле нас как-то попали то ли в дом №10, то ли в дом №11. Крышу разбило, газопровод повредило. У знакомой в дачу влетело — ничего от дачи не осталось, только ров.

Дорогами идешь — а там снаряды, как тюльпаны из земли торчат. Обстреливали многие дома. У нас поселок разбит, в моем районе то же самое. Есть целые дома, но многих — нет. Все ж рядом, поэтому, мы слышали, как все взрывается. Это не передать словами.

Вы были свидетелем жертв среди гражданского населения?

Из моих никого не поранило. А среди знакомых — было дело. Я не видела, как все случилось. Знаю только, что они вышли от нашего района. Прошли четыре остановки вниз, у нас там Красное рядом (райончик такой, где выдавали гуманитарную помощь), вот туда они и пошли. Трое их было: женщина с собакой, она работала у нас дворником и двое немного неблагополучных… Но все равно люди. Их разорвало. Как раз лицей тогда разбомбили, а их возле заправки разорвало.

Была ли возможность получить медицинские услуги во время военных действий?

Мы спрашивали у всех знакомых, у кого что было, то и давали. Я три дня лечила высокую температуру, пила воду. Просто пила воду. Дремала, пила воду и как-то отпустило. А потом, когда я уже сюда приехала, получила сепсис ротовой полости. Он начался из-за той болезни. Мне какие-то образования врач вырезал.

А так-то мы друг другу помогали. Спасались домашними запасами из аптечек, делились. Мы уже выехали, а сестра моя осталась. Она звонила, когда появлялась связь. Сестра говорила, что какие-то медикаменты им там давали. Обезболивающее, что-то от давления и жаропонижающее. А так, ничего не было.

Повлияли ли события в Лисичанске на психическое здоровье детей?

На психику детей это очень влияло. Старшие дети, которым было 12-13 лет, начинали курить, требовали сигареты. Не только мои дети. Все. Дети стали скандальными, раздражительными. А кто помладше, дрожат от шума, кричат, когда сирена воет. У нас в Лисичанске просто не было сирены, нас никто не предупреждал. В Северодонецке иногда выла сирена, а у нас — нет. Начинаются взрывы и только тогда мы понимаем, что надо бежать. В период затишья — две минуты, чтобы добраться до подвала.

Бывало, я ночь бежала босая с тапками в руках. Летела! Уже в подвале поднимала, что холодно, а так, в чем была, в том и бежала.

Муж сына тащил, потому что я не донесу, да и темно. Света не было. Младший стал писаться через раз. Чуть что бахнет, он сразу спрашивает: “Мама, что это?” Машина загудит — “мама, что это?” Сейчас спит со мной, потому что ему страшно. Гуляем, только сирену услышит, сразу бежит: губы белеют, синеют, сердце вылетает. Болеет. Насколько я знаю, очень много таких детей, это все на них сильно повлияло. Сын, наверно, никогда этого не забудет. Недавно, полтора или два месяца назад, что-то прилетело или наши что-то сбили, а мы услышали…Боже, он как партизан: мигом в подъезд юркнул. Схватил мои пакеты с продуктами, тащит, а я стою, шелохнуться не могу, трясусь. Говорю: “Сынок, брось их, бежим!” А он: “А сумки?”

Завели собачку, чтобы младшему не было скучно, чтобы развлекся, пришел в себя. Говорят, животные лечат стресс. Хорошо, что сын разговаривает без умолку. Это очень хорошо. Потому что в 2014 у наших знакомых сын аутистом стал. Так на него это все повлияло.

Что подвигло вас эвакуироваться из Лисичанска?

Мы были у соседей, попросились пожить в их квартире. У них за двором сарай и маленькая дорожка, где машина может проехать. А за сараем газовая будка, там у нас киоски были. Туда ночью стало сильно прилетать, дом дрожал. Думаю, нас или тут засыпет, или там — все равно не выберемся. Думала, что нас убьет снарядом: очень сильно били. Я не выдержала, позвонила знакомому мужчине, который бесплатно эвакуировал людей. Но надо было дойти до пожарной части пешком, а с детьми — страшно.

Я не за себя боялась, за детей сильно волновалась. Боялась, что они увидят, как меня убьют. Боялась увидеть, как убьют их.

Чтобы не идти, спросила: “Можешь приехать и забрать, потому что уж очень страшно?” Он говорит: “Могу”. В десять утра подъехал к киоскам, только мы выходим, где-то рядом в поселок прилетело. Говорю: “Господи, поехали!” Сели, я всю дорогу иконку целовала. Младшего к себе прижала. Очень страшно было, весь город разбит. Мы дождались дизеля, доехали на нем до Славянска, а оттуда во Львов. В Славянске мы тоже долго стояли, сирена выла без остановок.

А потом я прислушалась, “Град” бахает, а я думаю: “Где ж тут спрятаться?” Сижу на перроне и планируют: “Если что, толкну детей туда”, и сажусь поближе к рельсам. Очень страшно было. В десять ночи мы сели в поезд. Он двинулся, потом мы остановились, потому что были обстрелы. Так мы и выехали. Я до сих пор не верю, что мы живы… Едим, спим… Дом часто снится… Мы ни одежду не взяли, ни фотографии, только документы прихватили. В чем были, в том и поехали.

Вы планируете после завершения войны вернуться домой?

Я туда не вернусь. Там сейчас оккупация, я знаю, что наши парни отвоюют нашу землю, но нам некуда возвращаться. Никто там ничего не отстроит. Благо, что мы еще молодые. Можем что-то построить, денег заработать. Вот пенсионеров очень жалко. Всю жизнь было гнездо, а теперь его нет…

Хотелось бы вернуться, сходить еще раз на могилу отца. И все. Там только страх остался.

Дважды я туда возвращалась и дважды такое происходило. В третий раз не вернусь. Нет, не вернусь. Будем как-то здесь обустраиваться. Детвора растет, будут учиться. Будем зарабатывать пока руки делают, а ноги ходят. После всего что произошло, в душе умерло желание что-то копить, собирать. Будущее просто исчезло. Для кого? Чтобы снова все потерять? Зачем? Чтобы снова все бросить и бежать?

Я даже не знаю, как их назвать. Их не женщина родила. Откуда они взялись? Так нельзя, мы к ним не лезли. Полезли они — “вызволять”. От кого? Нас — от самих себя? Я думала, мы плохо жили. Но все-таки мы жили…